Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира. Пер. с нем. Г. В. Вдовиной. Послесл. И. Н. Лагутиной. М.: РОССПЭН, 2004. 208 с.

Добавить рецензию | Мои рецензии

Ауэрбах Э. Данте – поэт земного мира. Пер. с нем. Г. В. Вдовиной. Послесл. И. Н. Лагутиной. М.: РОССПЭН, 2004. 208 с.

Творчество выдающегося немецкого литературоведа Эриха Ауэрбаха (1892–1957) остается основополагающим вкладом в теорию литературного текста. Ранняя книга о Данте (1929 г.), посвященная особому характеру художественного реализма «Божественной комедии», намечает и развертывает вопросы, определившие в дальнейшем направление его исследовательских поисков. Их грандиозным увенчанием, как известно, стал «Мимесис: Изображение действительности в западноевропейской литературе» (1946 г.; русский перевод А. В. Михайлова, 1976 г.). В духе философии Джамбаттисты Вико самая специальная и «узкая» история изобразительного метода в литературных текстах открывает автору путь к достоверной характеристике европейского общества и культуры в полноте и силе их исторических моментов.

Исследование о Данте предварено историческим обозрением путей раскрытия «идеи и судьбы» литературного героя в литературе до «Божественной комедии» (первая глава). Подобно мифу, литературная ткань эпических поэм Гомера прирастает из априорного представления о раз и навсегда состоявшейся сущности персонажа. Ей отвечает последовательность и сумма однородных поступков, складывающихся в судьбу. У греческих трагиков главенствует финальный момент совершающейся судьбы. В таком контексте рождается платоновское отвержение поэзии как лживого искусства – не способного к подлинному наблюдению и показу жизни. Аристотель встает на защиту поэтического творчества как своего рода философской практики. Согласно Аристотелю, литературная форма призвана превозмочь беспорядочность и разобщенность чистого опыта мира. Он описывает литературу как введение формы в хаотичную материю жизни – конструктивный акт, обнажающий подлинные сущности бытия. Повседневную жизнь, приравненную, таким образом, к метафизическому небытию, античная эстетика оставляла в сфере низкого и комического изображения. Взрывая эти убеждения, христианский реализм новозаветных текстов стал явлением в мир литературы самой бездны земной неупорядоченности как залога финального торжества неземной правоты. Перипетии земного существования для страждущей души приобретают цену и смысл в силу долга христианина вступить в противоборство с реальностью и превозмочь ее.

Юношеские стихи Данте (вторая глава книги) вырастают в условной драматургии «нового сладостного стиля» и по-настоящему не выходят за ее конвенциональные рамки. По мысли Ауэрбаха, к «Божественной комедии» Данте приводит не «творческая эволюция», а крушение собственной политической судьбы, окончившееся чем-то вроде поэтической сублимации «воли к власти». В «Комедии» (предмету и композиции которой посвящены две следующие главы) Данте сумел стать творцом самой достоверной и впечатляющей человеческой картины, вменив ей как путь определения христианскую эсхатологическую перспективу. Эсхатология конечной судьбы выступает в роли изобразительного метода, способного привести к единству и убедительности поэтических образов.

Ауэрбах заставляет видеть изощренный интеллектуализм Данте, тесно сопряженный с миром схоластической теологии, в частности, томистской концепцией человека как непреходящего единства тела и души. Местоположение и состоящие душ в загробном мире, абсолютно индивидуальное в смысле их прежних земных дел и страстей, является продолжением, усугублением, окончательным закреплением этих дел и этих страстей при полном сохранении предельно индивидуальной, личной сущности и судьбы каждого. Воплощая провиденциальный мировой порядок, Божий суд, у Данте, утверждает взаимосвязь человека и его истории, делая наглядной саму идею индивидуальности, обнажая скрытое от глаз в обыденной жизни существо человеческих характеров, находящих для себя мерило в справедливо судящей судьбе. От строгости и однозначности определения и истолкования реальность жизни только выигрывает в своей чувственной очевидности; становится необыкновенно отчетливой и ощутимой. Каждое событие может быть только предельно волнующей картиной: благодаря экрану загробной судьбы, зрение обретает новую, напряженную остроту, которая не позволяет глядеть на что бы то ни было как на обыденное, разрозненное, неинтересное.

Возврат к списку